Владимир Ольгердович Рекшан родился 5 июня 1950 года. Окончил исторический факультет ЛГУ. МС СССР по прыжкам в высоту (1967 г.). Неоднократный чемпион и рекордсмен СССР среди молодёжи (1965 - 1970 гг.). Член юниорской сборной СССР (1967 - 1979 гг.). Победитель и призёр чемпионатов Ленинграда 1974, 1976 гг. Лучший результат 214 см (1974 г.). Выступал за ДСО "Зенит". Тренировался у ЗТ СССР В. И. Алексеева. В 1969 году создал рок-группу "Санкт-Петербург". Создал и курирует Музей реалий русского рока. Советский и российский писатель. Автор более 20 книг, сотен газетных и журнальных статей, лауреат ряда престижных литературных премий.
Владимир Рекшан «Я тоже жертва попсы!», 7 июня 2019 г.
(Владимир Рекшан и Дмитрий Шагин на открытии мемориальной доски "В этом здании 7 марта 1981 года открылся Ленинградский рок-клуб". Улица Рубинштейна, 13. 2 октября 2023 года. Источник: ЗАКС.РУ)
Владимир Рекшан
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ВРЕМЯ
(фрагменты)
«Родился я еще при Сталине…
Не так много и осталось в памяти.
Мог бы и не дожить до эпохи Интернета. Это если б умер, объевшись ватрушек…
Тогда еще жили традиционными семьями, как сейчас на Кавказе. Все знали, кто кому кем является, и постоянно ездили друг другу в гости. Наш клан Рекшанов, Бельцовых, Кильвейнов регулярно собирался у деда Северина и бабки Ирины, бабы-Иры, на Большом проспекте Петроградской стороны. Они жили в коммунальной квартире на углу с улицей Олега Кошевого. Дед Кильвейн, потомок голландского мастера, приглашенного еще царем-Петром, был веселый. Его ранило в 1916-м немецкой шрапнелью, а летом 1941-го пробило еще и двумя гитлеровскими осколками. Но Северин выжил – оставалось только радоваться! С бабой Ирой они постоянно украшали комнату, исходя из скудных возможностей пятидесятых годов прошлого столетия, - покупали рулоны обоев, наклеивали на стены и радовались обновлению. Баба-Ира еще мастерски готовила пироги. Этими пирогами оказывалась заставлена вся комната. Родня съезжалась пробовать.<...>
Первые одиннадцать лет своей жизни я прошил на улице Салтыкова-Щедрина, в обыденной речи которую продолжали называть Кирочной улицей. Когда-то здесь построили лютеранскую кирху. Затем в ней работал кинотеатр «Спартак». По выходным родители давали мне десять копеек, и с кем-нибудь из приятелей я оправлялся на детский утренник смотреть кино. С двух сторон к кирхе примыкали здания бывших гимназий. Там располагались советские школы. В одной из них, в 203 школе, я проучился четыре года. Недавно узнал, что в эту школу за десять лет до меня поступил поэт Бродский.<...>
Но до школы еще предстояла вырасти. Мы жили в большой продолговатой комнате: Родители, бабушка Альбина-Изабелла Кришьявна, в юности латышская революционерка, я и появившийся из капусты брат Саша.<...>
Оказывается, в той квартире, где я вырос, весной 1917 года Ульянов-Ленин провел собрание, на котором выступил с разъяснением Апрельских тезисов.<...>
Совершенно ответственно заявляю - в детстве я был лунатиком. Выходил по ночам из коммунальной квартиры на лестницу, старался подняться на крышу и походить под луной. Родители установили дежурство и ловили меня.
В нашей квартире жил профессор истории. Он давал мне толстые книги, и я читал их. Разные монографии о вотчинном хозяйстве Киевской Руси. Родители восторгались и мне нравились их похвалы. Видимо я перечитал книжек. Мама отвела меня, третьеклассника, к врачу и тот, поцокав языком, сказал:
- У мальчика умственное развитие опережает физическое.
Через год меня отдали заниматься спортом, и я стал в итоге профессиональным спортсменом. Несколько лет даже был молодой «звездой» мирового класса. Ходить по ночам перестал. И теперь не хожу. Видимо, физическое развитие сравнялось с умственным. Или даже опередило его.<...>
Когда зашла речь о возможном переезде, я стал сопротивляться – во дворе, мол, друзья, в школе друзья…
В один из майских дней мы с отцом поехали смотреть квартиру. Пришлось добираться на край города – к кинотеатру «Гигант» на Кондратьевском проспекте. Огромный кинотеатр построили перед войной. А сразу после нее на площади перед «Гигантом» вешали пленных фашистских генералов. За кинотеатром начинался район хрущевских пятиэтажек, между ними занимали пространство глубокие лужи. На условно пока обозначенной улице Замшина отец нашел нужный дом, и мы поднялись на третий этаж. Отворили дверь, и я просто обалдел, а возможно и остолбенел. Из прихожей стеклянная дверь вела в большую комнату. За ней находилась вторая комната. Имелась кухня, ванна, балкон… Такие квартиры нынче не котируются, их называют «распашонками». Тогда мне, одиннадцатилетнему, квартира показалась огромной! Великолепной! У нас с братом будет своя комната! Я сдался и сказал, что хочу здесь жить.
Район только начали застраивать. В сотне метров от нашего дома располагалось совхозное поле, и где-то неподалеку находится настоящий цыганский табор. Шатров и кибиток я не видел, но несколько раз наблюдал, как цыгане скакали на лошадях, охраняя засеянное поле от вторжения горожан…
Летом мы переехали, и осенью 1961 года я пошел учиться в пятый класс 126 школы.<...>
Потом наступил день, когда жизнь моя снова круто изменилась.
К нам на урок физкультуры пришли мужчина и женщина - Семен Максович и Мария Ивановна. Они посмотрели, как бегают школьники и отобрали нескольких в легкоатлетическую секцию. В том числе и меня. Весь класс записался в разные спортивные секции – кто в бокс, кто в шахматы. Занятия в секциях были нормой для советского школьника. В первый год я занимался два раза в неделю, постепенно вникая в новый мир спортивной романтики. Мы с товарищами доставали брошюры про великих спортсменов, про Олимпийские игры. Родители, поняв серьезность увлечения подростка, выписали журнал «Легкая атлетика» - в нем соединялись научные статьи и популярные заметки, парадные фотографии и распечатки киносъемок какого-нибудь выдающегося прыжка или броска... Каждый раз при встрече Семен Максович сжимал своими сильными пальцами мое предплечье и проговаривал несколько латинских фраз. «Моритури те салютат! - говорил он. – Тренируешься? Стараешься? Мы сделаем из тебя настоящего гладиатора!». Семен Максович вкраплял в речь латинские фразы и вот что интересно: позднее я поступил на исторический факультет Ленинградского университета и сдавал там курс латинского языка. Но если я помню сейчас что-то по-латыни, так это в первую очередь то, что повторял тогда Семен Максович.
Я уже знал, что принадлежу к ученикам Школы Алексеева, но про самого Алексеева имел представление смутное. И спустя десятилетия помню, как увидел его первый раз – тогда на Зимнем стадионе во время тренировки Мария Ивановна указала мне на проходившего мужчину: «Обрати внимание. Это и есть Виктор Ильич Алексеев». Первая реакция – разочарование. Вот этот коренастый мужчина с большой головой, залысинами, и есть тренер, чьим именем названа знаменитая спортивная школа? Чемпионы мне представлялись античными персонажами, похожими на Геракла с копьем или Давида с пращей. Да я и видел уже на стадионах больших и физически, казалось, совершенных спортсменов, на которых хотел бы походить… Разочарование, однако, длилось недолго. Оказавшись рядом с нами, Алексеев поприветствовал Марию Ивановну. Улыбался он искренне, глаза излучали силу и интерес к жизни. Энергичной и какой-то целенаправленной походкой тренер пошел дальше. Почему-то сразу захотелось проявить себя и, хотя бы в будущем, обратить на себя внимание тренера.
Собственно говоря, занимаясь в легкоатлетической школьной секции, я еще не был полноценным учеником Школы. Вначале следующей осени на стадионе «Медик», находившемся на Петроградской стороне, после детских соревнований Мария Ивановна подвела меня к Алексееву.
- Вот он, - сказала она.
Рядом с тренером стоял большой парень – косая сажень в плечах. Мне стало стыдно за свою худобу.
Алексеев улыбнулся, и я невольно улыбнулся в ответ. Мария Ивановна сказала:
- Не такой уж он робкий. Всех в группе обставил в прыжках.
Алексеев продолжал улыбаться.
- Ну-ка, пробегись.
Я пробежал по виражу стадиона изо всех сил.
- Очень стараешься, - произнес Виктор Ильич, - Надо свободнее. Видишь камушек? Ну-ка, возьми.
Я поднял камушек, улыбаясь.
- Чего улыбаешься? – Вопрос прозвучал серьезно. – Брось-ка его. Разбегись и брось через футбольное поле. Только ни в кого не попади!
Я разбежался и бросил.
- Резкий парень, - сказал тренер Марии Ивановне, когда камень перелетел поле поперек и застучал по крыше гаражей.
- И рост есть. И скорость! – повторила Мария Ивановна.
- Как учишься? – спросил Алексеев.
- Учусь, - я опять застеснялся.
- Увлекаешься чем-нибудь? Смелее, не стесняйся. – Алексеев опять улыбался.
- Книжками по истории. Читаю их.
- Теперь у нас будет свой историк! Принеси любимую книжку показать. Да и тренировочный костюм не забудь.
Помню, как, трепеща, шел до «Гиганта», за ним срезал путь, проходя сквозь территорию ТЭЦ на улицу Чугунную. Тут и находилось вытянутое кирпичное здание, в котором располагался спортивный зал Государственного Оптико-Механического завода , ГОМЗа, а также редакция заводской многотиражки «Знамя прогресса». Коридор, раздевалка, сам зал пропитались специфическим запахом трудового пота.
Здесь в промышленной зоне ковалась слава советского спорта. Ученики Алексеева установили несколько десятков мировых рекордах в разных видах легкой атлетики, а с олимпийских игр постоянно привозили медали.
К тринадцати годам мое увлечение спортом стало носить тотальный характер. Бесконечное количество раз был просмотрен полнометражный документальный фильм про Игры 1960 года в Риме, шедший широким экраном по стране. Фильм сняли западные немцы: они объективно показали и своего Армина Хари, чемпиона в спринте, говорившего за кадром: « Я – самый быстрый человек на свете», но показали и Шавлакадзе с Брумелем, и великого марафонца из Эфиопии Абебе Бекилу, победно пробежавшего марафон босиком по раскаленному асфальту…
Отец купил мне пудовую гирю и эспандер – с ними я и упражнялся в свободное от тренировок время. Еще у меня появился резиновый бинт, я его привязывал к батарее и качал бицепсы. Первоначально в зал на Чугунной улице я ходил в младшую группу, которая собиралась за два часа до основной, когда приходили чемпионы и те, кто, как нам казалось, вот-вот чемпионами станут.
Постоянные тренировки странным образом только улучшили успеваемость в школе – спорт приучал рационально относиться ко времени.<...>
Пригласили меня первый раз и на летний спортивный сбор клуба в Центральный парк культуры и отдыха им. Кирова (ЦПКиО). Парк занимал Елагин остров – когда-то место отдыха царской семьи. Жили юные спортсмены в деревянном двухэтажном домике возле знаменитого дворца, По заказу императора Александра Первого в начале 19 века Карл Росси перестроил первоначальный дворец – теперь это блистательный пример русского классицизма в архитектуре… Юные спортсмены жили в кривоватом деревянном здание чуть в стороне от дворца. Из ЦПКиО мы ездили каждый день на стадион «Медик», а кроссы бегали по самому острову. На следующий год летний юношеский спортивный сбор проходил на базе Ленинградского военного округа в Кавголово. Там тренировались по два раза в день, а по субботам выступали на соревнованиях.
(1967)
Мои дедушка с бабушкой сняли на лето комнату в ближайшем поселке, куда я приходил подкормиться. Тело росло, постоянно хотелось есть. Отец подарил мне килограммовый диск и я, найдя полянку в лесу, пробовал его метать, вспоминая, как это делали взрослые.
К пятнадцати годам я уже вымахал под сто девяносто ростом. Постепенно оформилась и мускулатура. Осенью 1965-го, тренируясь в зале ГОМЗа во взрослой группе, я уже мог похвастаться ловкостью и быстротой. На ближайших юношеских соревнованиях я стал чемпионом Ленинграда...
Юношеский опыт повлиял на всю последующую жизнь. Я и теперь считаю – любой старательный и честный труд приводит к результату. Этот типичный путь прошли тысячи и тысячи молодых людей, попавших в Школу Алексеева.
(Прыжок в высоту)
Осенью 1965 года я стал тренироваться у самого Виктора Ильича.
Через два месяца после перехода в группу Алексеева я стал чемпионом страны среди сверстников. Соревнования проходили на Зимнем стадионе и соревновались мы в двоеборье – прыжки в высоту и длину. По сумме очков я и стал первым. Дедушка и бабушка сидели на трибуне и волновались. Накануне бабушка Ирина Васильевна старательно пришивала к майке номер, а дедушка, Северин Андреевич, с не меньшей старательностью укреплял пяточные шипы на прыжковой туфле. Стоит перевести данное сообщение на современный язык. Спортивная амуниция достойного класса была в советские времена большим дефицитом. Кроссовки – роскошью. Прыжковые туфли «адидас» или «пума» - доставались только членам сборной страны. Обычным атлетам приходилось довольствоваться отечественной продукцией. Наши шиповки оказывались непрочными – пришитая фабричным способом пятка с шипами постоянно отрывалась, все время приходилось что-то изобретать, приклеивая и пришивая её обратно. Несколько лет я носил хлопчатобумажные костюмы, у которых моментально вытягивались коленки. Спортивной роскошью считался шерстяной костюм с молнией на груди. Такой я получил, когда стал кандидатом в сборную страны. В спортклубе ГОМЗа мне выдавали трусы и майки – чтобы получить новые, следовало старые сдать обратно. Получал я и синие спортивные тапочки. Кому удавалось, доставали китайские кеды – наши кеды не котировались. Высшим шиком считалось обладание синим шерстяным костюмом с белыми лампасами – такие носили только члены сборной Советского Союза. Южане готовы были заплатить большие деньги – тренируясь в Абхазии, мне неоднократно приходилось видеть мужчин вовсе не спортивного вида в таких костюмах. Особенно ценились значки «Мастер спорта СССР». Когда я стал мастером, у меня такой значок скоро украли – их также продавали в южных республиках…
(1968)
Я вдруг стал спортивной знаменитостью, уважаемым человеком в школе и дома. Меня ставили в пример младшему брату. Начали выдавать талоны в столовую Дворца профсоюзов на одноименном бульваре. Туда можно было ездить после тренировок обедать, но я предпочел иной, более эффективный путь. Сдал талоны бабушке, она поехала в столовую и ей на всю сумму вручили на кухне оковалки масла, сыра, колбасы и прочей провизии. Это называлось «отовариться». При виде сумки продуктов, добытых лично мной, я осознавал блаженную гордость. Идеалы любительского спорта Пьера де Кубертена рушились на глазах.
Вне всякого сомнения, спорт в Советском Союзе являлся тем, что сейчас называют, социальным лифтом. Спортивные достижения делали человека материально независимым в раннем возрасте, поездки на соревнования расширяли кругозор, кое-кому удавалось побывать в других странах. Несмотря на все бонусы, которые давал спорт в социальном смысле, ограничения оставались. Очень редко даже у выдающегося спортсмена была возможность заявить о своих правах. Хотя такое случалось…
(Члены сборной СССР по легкой атлетике)
…В 50-х-60-годах прошлого столетия в мировой легкой атлетике появилось множество гермафродитов. Гермафродиты – это люди с некоторыми врожденными генетическими отклонениями. Внешне женщины, но местами и мужчины. Обычным женщинам на соревнованиях гермафродиты создавали проблемы. В 1958 году на чемпионате страны по легкой атлетике в толкание ядра у женщин победила, как считали многие, женщина-гермофродит. Тогда рекордсменки предыдущих лет Галина Зыбина и Тамара Тышкевич, ученицы Виктора Ильича Алексеева, отказались подняться с победительницей на пьедестал и получить награды. Разразился скандал, женщин поддержали спортсмены мужчины. Дело дошло до ЦК партии. В итоге почти десятилетней борьбы женщины-спортсменки добились создания на международном уровне медицинской комиссии. Эпоха гермафродитов закончилась…<...>
Году в 1965-м по ленинградскому радио прокрутили несколько песен британского ансамбля Битлз. Вполне безобидные песенки вызвали массовый энтузиазм среди школьников. Чем-то они нас зацепили. Какой-то позитивной юношеской яростью. Советский диктор представлял битлов, как простых рабочих, грузчиков из Ливерпуля. В школу стали приносить мутные черно-белые фотографии битлов с выразительными челками. Записей их песен еще никто толком не слышал, поскольку и катушечных-то магнитофонов никто из моих школьных товарищей не имел.
Эта музыка, которую позже стали называть «роком», изменила мою жизнь несколько позже. Я продолжал фанатично тренироваться в легкоатлетической Школе Алексеева, все более превращаясь в настоящую спортивную «звезду».
Спорт, несомненно, по своей сути – это сублимированная война. По состоянию спорта можно определить состояние дел самого государства. Особенно это касается, конечно, игровых видов спорта. Сразу после войны московские футболисты поехали в Англию и обыграли несколько лучших команд, включая «Челси». Это сказывалось воодушевление, вызванное победой в Отечественной войне. После смерти Сталина в СССР начинается «оттепель», и наша сборная по футболу побеждает на Олимпийских играх в Мельбурне в 1956 году. Стартует космическая эпоха, в которой мы на первых порах лидируем – сборная по футболу становится чемпионом Европы в 1960 году. Относительная крепость государства позволяет нашим футболистам выглядеть прилично в 70-е годы. Энтузиазм Перестройки второй половины 80-х воплощается в «золото» олимпийской медали советских футболистов на Играх в Сеуле 1988 года. С падением Советского Союза падает и российский футбол. В «нулевые» Россия накачала нефтедолларовые мышцы - сборная России по футболу становится третьей на первенстве Европы 2008 года. А петербургский «Зенит» добивается победы в Кубке УЕФА, а затем красиво одолевает «Манчестер Юнайтед» в Суперкубке. Начинается мировой экономический кризис, ударивший по России очень сильно, и мы не попадаем на чемпионат мира. Политические брожения конца 2011 – начала 2012 годов говорят о слабости государства – российские футболисты плохо играют на Чемпионате Европы в Польше и не выходят из группы… В легкой атлетике у личности больше возможности проявить себя безотносительно к общему состоянию дел, но и в этом главном олимпийском виде спорта выступление национальной команды говорит о многом.
…Свое место в чемпионской иерархии мне известно. На этот счет я иллюзий не испытываю. Но, все-таки, я прошел классический путь от подростка, достаточно случайно попавшего в спортивную секцию, до выступлений на престижных соревнованиях в составе сборной страны. Мой опыт интересен тем, что типичен. Надеюсь, он поможет составить картину прошлого, которую я стараюсь, в меру сил и способностей, воспроизвести.
В самом конце 1966 года мне удалось перелететь планку на высоте 2 метра. Весной 1967 года на Зимнем стадионе я опять выиграл первенство страны и выполнил тогдашний норматив мастера спорта - 2 метра и 3 сантиметра. В газете «Советский спорт» напечатали: «Он был по-настоящему счастлив, этот худощавый паренек...» Ленинградская же газета «Смена» утверждала: «Этот атлетически сложенный юноша...» Иногда я шучу, что мне до сих пор с собой не разобраться…
Началась подготовка к Спартакиаде школьников, соревнованиям тогда очень важным, широко освещаемым в прессе. В апреле сборная Ленинграда поехала тренироваться в Адлер, где всех, для видимости, записали в местную школу. Все-таки мы учились в десятом – тогда выпускном - классе и должны были готовиться к экзаменам. Я жил в Леселидзе, абхазском поселке, недалеко от границы с Россией, утром ездил в школу, затем возвращался. Постепенно от показухи отказались, затею с посещением уроков местной школы оставили и продолжили просто тренироваться, тем более прошел слух, что членов сборной города от выпускных экзаменов освободят. Слух подтвердился – участники Спартакиады школьников выпускных экзаменов не сдавали. Можете себе представить, каков был уровень значимости надвигающихся состязаний.
...Вообще-то, в Леселидзе я приезжал с группой Алексеева, еще учась в девятом классе. Хронология за давностью лет перепуталась, но общее впечатление сохранилось. Жили в частных домах, рядом со стадионом, где тренировались разные команды, включая и взрослую сборную. Обеды нам готовила абхазская женщина. В домах было сыро, тренировочная одежда не успевала высохнуть. Днем часто моросил дождь. Усиленные тренировки давались с трудом, но было крайне интересно – ты, как бы, изучал, испытывал возможности организма под руководством великого тренера. Будучи действующим спортсменом, мой тренер Виктор Ильич Алексеев постоянно экспериментировал со своим телом. Став тренером большой школы, Алексеев просто продолжил искать идеальные движения в большем количестве физически развитых тел. Теперь я думаю, что путь, поиск, движение к открытию его интересовали больше самого результата, хотя от крупного специалиста, конечно, требовались и места на пьедесталах. И еще мне думается, Алексеевым двигало самолюбие самоучки, понявшего законы движения чуть ли не на планетарном уровне.
Случился в Леселидзе со мной и ставший классическим курьез. На спортивной базе, расположенной между стадионом и морем, почти каждый
день показывали фильмы. Виктор Ильич ухватил меня как-то за локоть и усадил рядом в кинозале. Олимпийцы и чемпионы, Трусенев и Михаилов, заулыбались, увидев нас рядом. Во время сеанса Виктор Ильич все время поддавал своим локтем в мои ребра, приговаривая: «Смотри! Смотри! Вот это да! Во дает!»
Это позже мне стало известно – Алексеев страстно любит смотреть комедии, старается кого-нибудь посадить рядом, для, так сказать, сопереживания. Почти все алексеевцы прошли подобную инициацию, старательно избегая ее повторения.
Там же, в Леселидзе, в педагогических целях Виктор Ильич сымпровизировал, и появился знаменитый рассказ. Одна спортсменка, мол, очень хотела выступить на соревнованиях, и серьезно готовилась. Она была беременна, боялась, что ее не допустят до соревнований, и поэтому сильно затягивала живот, а на соревнованиях после победного прыжка у нее начались схватки, и она родила прямо в прыжковой яме. У Виктора Ильича своих детей не было. Впрочем, история, по-своему, удалась…
(19 лет)
В юности моими конкурентами обычно становились воспитанники Виктора Лонского, тренера из украинского города Бердичева, создавшего школу прыгунов, базой для которой стал зал, оборудованный в местном костеле, где, по преданию, с польской графиней Ганской венчался классик французской литературы Оноре Бальзак. Многое Лонский перенял у Алексеева, добившись феноменальных результатов. Бердичев постоянно поставлял кадры прыгунов не только на пьедесталы молодежных первенств, но и во взрослую сборную.
Из Бердичева приехали Ахметов и Кирнасовский. У первого я выиграл, а второму проиграл, завоевав в итоге второе место.
Мое «серебро» расценивалось всеми, как большое достижение. Шеф был рад, а газета «Смена» опубликовала большую фотографию «серебряного» прыжка.
Скажу честно, вся эта разом нагрянувшая слава не рассматривалась чем-то неожиданным, случайной удачей. За достижениями стояла большая работа, уверенность, привитая Алексеевым. Стать узнаваемым мне нравилось, нравилось то почтение, с которым ко мне стали относиться. Нравилось, когда ко мне на стадионе подходили тренеры Школы, поздравляли или спрашивали о планах на будущее.
После окончания школы я решил поступать на исторический факультет Ленинградского университета. Можно было использовать спортивный блат, но тогда предстояло б перейти из родного «Зенита» в общество «Буревестник». Предательство и олимпийские идеалы - вещи несовместимые! И тут сказалось освобождение от выпускных экзаменов в школе – к университетским готовлюсь я довольно размягченно, читаю учебники, сидя на скамейке в Летнем саду. В итоге - пролетаю по баллам. Меня зачисляют на вечерний факультет, а отец говорит:
- Вот и отлично! Пора начинать трудовую жизнь! - и отводит к себе в секретный институт, куда меня принимают учеником слесаря.
Три месяца драю напильником металлические кубики. Великий тренер Алексеев приезжает к родителям спасать олимпийскую надежду и скоро меня оформляют на Государственный Оптико-Механический завод (ГОМЗ) такелажником третьего разряда. Эта комбинация называется «подвеской». Я тренируюсь. Бегаю, прыгаю в высоту с разбега за маленькие, но - деньги. Мне это очень нравится. Именно так начинается профессиональный спорт.
Имеет смысл вспомнить, как устроена была спортивная жизнь Советского Союза. Она протекала в клубах. Были армейские клубы – это всякие СКА, ЦСКА. Был клуб правоохранительных органов «Динамо». Остальные клубы пестовались профсоюзами. «Спартак», например, профсоюз торговых работников. «Буревестник» - студенты. А «Зенит», за который выступал я, спортклуб предприятий оборонной промышленности. И перейти из одного клуба в другой было очень даже непросто…
Весной 1968 года семнадцатилетним первокурсником я выиграл на матче университетских команд у Юрия Тармака, который через четыре года выиграет Олимпиаду в Мюнхене, и у Виктора Большова, он за восемь лет до матча занял четвертое место на Олимпиаде в Риме. Мой результат – 2 м 10 см - лучший результат среди молодежи в Европе по прыжкам в высоту. В конце года нахожу финский каталог. Мой результат - 74-й в мире в этом сезоне среди взрослых. Первый у Дика Фосбери, чемпиона Мехико - 224 см. Нет никаких сомнений – великое олимпийское будущее ждет впереди.
Здесь нет необходимости перечислять бесконечные перелеты из города в город и победы на множестве молодежных соревнований. Спорт давал возможность посмотреть страну, расширял кругозор. За первое место, как правило, кроме грамоты и жетона вручали в качестве приза отечественные часы. Я их раздавал дома направо и налево.
Несколько месяцев я оформляю документы в заграницу. Студент университета, мастер спорта, член сборной СССР! Что еще нужно для счастья в семнадцать лет? Одна проблема - не получаются фотографии для анкет. То уха одного не видно, то другого, то галстук забыл надеть, то уголка на фотографии нет. В райкомах и горкомах партии спрашивают о международном положении. Я знаю все! И весной 1968 года делаю первую стратегическую ошибку. Меня требуют в Москву, чтобы отправить в Германию, но я отказываюсь ехать, поскольку на носу зачет по истории Древнего Востока. Амон Ра, понимаешь ли, Гильгамеш! Но в июне все-таки отправляюсь в столицу, где в гостинице стадиона Лужники собирают сборную страны для поездки во Францию на матч с тамошней молодежью.
Азарий Семенович Герчиков, человек пожилой и значительный, говорит команде, еле разжимая челюсти:
- Если кого замечу в чем-либо - конец спортивной карьере. И вообще - всему.
Лень ему на нас слова тратить. Азарий Семенович замечает меня. Я его не интересую. Его интересуют волосы. Они по-битловски почти закрыли уши. Вольнодумство! Герчиков манит меня указательным пальцем.
- Чтобы одна нога здесь. Десять минут. На парикмахерскую. Под полубокс.
Лень ему слова тратить. Но гордый юноша не может перенести такого обращения. А я - гордый.
- К сожалению, я должен отвергнуть ваше предложение и отбыть домой, - произношу вежливо и удаляюсь в номер, где начинаю собирать вещи.
Через несколько минут появляется руководитель делегации с уговорами. Дело в том, что от заграницы у нас не отказываются никогда. А тут какой-то щенок, сопляк! Но прыгать в высоту начальники не умеют. Другого юнца за день не оформишь. С начальников же тоже есть, кому спросить.
Более всего меня ошарашил тон, с которым ко мне обращались. Я такого обращения просто не знал. Виктор Ильич был всегда вежлив и выдержан, родители, дед с бабкой относились ко мне дружески, школа была корректна – я вырос в традиционной ленинградской среде в те годы, когда Ленинград считался эталоном для страны в целом…
(1967 - волосы)
В итоге - меня уговорили. Во Францию я съездил. Более меня за рубеж не брали. Второй раз я пересек границу через двадцать один год. И пересекаю ее теперь довольно часто. Сладок лишь запретный плод. В той давней истории вел я себя, конечно, как дурак. Зато теперь есть что вспомнить.
Сборная советских юниоров французам проиграла, хотя могла выиграть запросто. Мы же с Рустамом Ахметовым свои очки принесли в полном объеме, победив сверстников. Дело происходило в городке Доле, из которого победители повезли нас в постоялый двор пить вино. Французская революционная молодежь там нарезалась до неприличия. Странный у них, у французов, обычай: из-за одного стола начинают орать и тыкать пальцами в кого-нибудь за другим столом. Тот, в кого тыкали, поднимается, снимает штаны, поворачивается и показывает публике ягодицы... Затем, помню, играли на гитаре и пели революционные песни битлов. «Мишель, ма бель…» Прямо-таки, как в знаменитом фильме «Бал». Шестьдесят восьмой все-таки, бунтующий год.
А в Париже получилось так. Один казах, грузин и белорус, русские, одним словом, малолетки привезли с собой по здоровенной банке икры и намеревались загнать икру из корыстных соображений. В те годы спортивно-восточно-европейской контрабандой в Париже занимался один поляк, державший магазинчик в одном из центральных районов. Всю восемнадцатилетнюю шоблу высадили возле Нотр-Дама, и Герчиков произнес:
- Гуляйте два часа. И чтоб! А то конец всему. Вообще.
Мы пошли слоняться. А казах, грузин и белорус тормознули тачку, показали водиле бумажку с адресом и рванули к поляку. Тот их встретил и только начал разглядывать банки, как... с той же целью к магазинчику подъехал автобус с начальниками и массажистом из госбезопасности. “Русские” юноши схватили икру, выскочили на улицу, забежали во двор, где спрятали товар во французский помойный бачок.
- Выходи по одному! - раздался в арке знакомый голос «массажиста».
С поднятыми руками юноши вышли. Ситуация сложилась пикантная и кары не последовало. В тот же вечер команду отпустили погулять. Все разбрелись кто куда, а юноши побежали искать помойку. Нашли. Нашли в помойке икру. Попытались продать. Продали в какое-то кафе за гроши, поскольку магазинчик поляка уже закрылся.
Было лето, тепло и все выглядело, как в цветном фильме. Скоро мы вернулись в черно-белую Россию. Вся жизнь ждала впереди.
Учеба на втором курсе совпала с познанием богемной студенческой жизни – появилось множество продвинутых товарищей, научивших вместо посещения Публичной, допустим, библиотеки пить крепкий кофе в кафетериях, дискутировать о всякой всячине и меняться западными пластинками. Олимпийские идеалы оставались несомненными, но их начали теснить другие интересы.
Помню, летом 1968 года Алексеев сокрушенно сказал мне:
- Эх, года нам, Володька, с тобой не хватило, чтобы подготовиться к Мексиканской олимпиаде.
1969 год я начал успешно – победил на юниорском первенстве Советского Союза с результатом 2,11. Волосы у меня уже отросли до плеч. На Зимний стадион специально болеть за меня приходили университетские хиппари.
Отлично помню, как на крупных юниорских соревнованиях в Донецке меня вербовали - предлагали перевод в местный университет на дневное отделение, двухкомнатную квартиру в центре города и стипендию в двести рублей. Следовало лишь уехать из Ленинграда и бросить Шефа.
Дома в университете меня окружали сплошь малоимущие студенты, а я был для своего возраста вполне обеспеченным молодым человеком.
Глядя на мой внешний вид, Алексеев забеспокоился. Таня Кузнецова, с которой мы вместе тренировались в прыжках, со смехом пересказала разговор, случившийся у нее с Шефом.
- Володьку видела? – спросил Виктор Ильич. – Это же хиппи. Я таких встречал в Америке. Они все алкоголики и наркоманы. Поговори с ним.
Рано или поздно что-то должно было произойти. В марте 1970 я стал вторым на очередном первенстве страны. В апреле, на спортивных сборах в Сочи, повредил на тренировке одну из связок коленного сустава. Алексеев очень встревожился, а я уверял Шефа, что все образуется. К началу лета колено прошло. После окончания студенческой сессии я с парой приятелей, имевших некоторое спортивное прошлое, поехал на пляж в Сестрорецк. Там я стал показывать портфелем, как правильно метать диск и снова повредил колено. На этом моя олимпийская карьера закончилась, хотя в большом спорте я остался еще на много лет.<...>
Вкусив капитализма с нечеловеческим лицом, как-то по-доброму вспоминается безденежный социализм конца 60-х годов. За квартиру родители платили, но плата была не обременительной. Занимался спортом я даром, в спортлагеря отправлялся за копейки. А достигнув высоких результатов, за казенный счет ездил по всей стране и получал талоны на обеды. Проезд в метро и автобусе стоил пять копеек, а в троллейбусе – четыре копейки. Трамвай обходился всего в три. Кондукторов почти везде упразднили, заменив их на кассы самообслуживания. Пассажиры сами бросали в эти кассы монетки и отрывали билеты. Малоимущие студенты старались экономить. Лишь делали вид, будто кладут в кассу монетку. Для желающих продавались карточки. Если ты покупал карточку за шесть рублей, то мог ездить по городу целый месяц бессчетное количество раз. Войдя в автобус, следовало показать карточку пассажирам. Предполагался народный контроль. А он и был. Везде висели плакатики с призывом: «Показывайте карточку пассажирам!»
Хотя я имел личные доходы, родители каждый день оставляли мне рубль, а вечером меня гарантированно ждал ужин в сковородке. На рубль можно было вполне прожить день, и даже посетить кафетерий.<...>
В конце данной главы я просто обязан упомянуть тему, которая меня в первые годы студенчества потрясла. Речь пойдет о гомиках, то есть, как они сами себя называют, о «голубых», или, как теперь говорят - геях.
До поступления в Университет я об этих странностях просто не слышал. А тут вдруг столько новой информации! Оказывается, есть такие мужчины, которые хотят с тобой сделать то же, что ты бы мечтал с какой-нибудь красавицей с филологического факультета! Как это?! Зачем?! Почему?! Подкарауливают, они, якобы, молодых людей в общественных туалетах! Одним словом, в моей молодой жизни появились новые страхи.
Всякий, кто долго прожил в Питере, знает - в “Катькином” садике эти самые гомики и собираются. По-крайней мере, собирались в годы моей юности. Я этому садику не доверяю до сих пор и обхожу его стороной. В начале второго курса – это осенью 1968 года – спешу я как-то на Зимний стадион, вышагиваю мимо ограды садика к пешеходному переходу через Невский. Вдруг со стороны садика ко мне кто-то движется и говорит сбоку:
- Здравствуй, здравствуй.
- Пошел ты нах! - инстинктивно отвечаю и тут же узнаю в говорящем тренера молодежной сборной Советского Союза. Смысл моей реплики доходит до него не сразу, и он продолжает, спрашивает:
- Как дела?
- Хорошо, - отвечаю я, краснею и убегаю.
Лет десять я этого человека изредка встречал и прятался. Испытывал чувство вины за грубость. Человек, наверное, так и не понял, за что его малолетка матом покрыл. С другой стороны, не понятно - что он все-таки в садике делал?<...>
Помню, как году в 69-м я катался по каналу Грибоедова со студентом Мишей Боярским и ленинградским мулатом Лёликом. Я тогда собирал гитарный ансамбль. И Боярский собирал.
- Хочу группу организовать, чтоб как «Биттлз», - говорит Боярский.
И я что-то хотел подобное. Мы катались на лодках долго, страстно обмениваясь своими мечтами, а после поехали ко мне на проспект Металлистов продолжать беседу. Я стал, не помню что, петь под гитару и выяснилось – голос у меня совсем не тенор, Пол МакКартни из меня не получится… Так ничего у нас с Боярским и не вышло. В итоге мною была создана поющая по-русски банда «Санкт-Петербург»
А Михаил продолжал создавать «Билз»! Прошло лет тридцать пять. Смотрю как-то во второй половине 90-х по телевизору музыкальный клип. Вглядываюсь с удивлением. Это же “Битлз”! Но, вот, узнаю Володю Ермолина. Еще Федорова из бывших «Поющих гитар», а в шляпе - точно, Михаил Боярский. Поют, как битлы, прыгают и махают гитарами, как те в фильме “Вечер трудового дня”. Я тогда порадовался за Боярского. Слава богу - организовал!<...>
Ленинградцы тянулись к Неве еще и потому, что на реке располагалось множество плавучих ресторанов с коктейль-барами. Помню такие напротив Академии наук. Напротив Адмиралтейства. Рядом со стадионом имени Ленина – стадион сейчас называется «Петровским». Почти с каждым из этих общепитовских учреждений связана какая-нибудь занятная история.
(1968)
Вспомню одну из них. Это уже начало 70-х. Дабы обрести полную свободу я перевелся на заочное отделение, хотя продолжал иногда ходить на лекции с дневниками. Несколько прогрессивных студентов с волосами до плеч, среди которых я точно помню Олега Савинова, имеют задолжности по летней сессии. И вот, в начале июля мы сдам последний экзамен, получаем на руки зачетки, начинаем довольные фланировать по Васильевскому острову в поисках развлечений. Заканчиваем историю в плавучем коктейль-баре напротив Академии наук. После очередного коктейля Олег неожиданно сообщает:
- Сегодня же 4 июля – американский национальный праздник. А я утром видел объявление на столовой, что группа американских студентов-практикантов приглашает всех ленинградских студентов на вечеринку. Кроме нас тут никого. Пойдемте-ка поддержим честь советского флага.
Нас человек пять. Мы хоть и опасаемся идти на встречу с американцами, но после коктейлей решаемся на вольнодумство. В конце-то концов звали всех желающих!
Огибаем Двенадцать коллегий и входим в столовую номер четыре. Мы волосатые и джинсовые, как американцы. Никто нас не задержал и мы на вечеринку проникли. В полумраке столовой под ударные песни группы «Криденс Клиарватер Ревайвал» вытанцовывало несколько дюжин молодых людей. Узнавались в гуще и советские студенты. Это были моложавые парни в строгих костюмах – что-то вроде студенческого спецактива-спецназа. Думаю, это танцевало, создавая благожелательный имидж Родине, все нынешнее руководство Российской Федерации. Ведь и Путин, и Патрушев, и много кто еще учились в Ленинградском университете в одно со мной время. Вечеринка проходила предельно демократично. Но когда кто-то из нас заговорил по-русски, либерализм закончился. Спецактив-спецназ нас вычислил и с вечеринки вытурил. Впрочем, без каких-либо последствий.<...>
Уже став рок-старом, мне приходилось несколько раз играть на границе, так сказать, города и деревни. Местные всегда старались вычислить городских, и отметелить их чисто из сословных предрассудков. Например, в поселке Тярлево в 1971 году прошел мощный для тех лет фестиваль с участием десятка лучших ленинградских групп. Естественно, городские парни и девушки приехали на электричке в большом количестве. По пути от железнодорожной станции к клубу и обратно разворачивались настоящие сражения. Первоначально разрозненных горожан гоняли по свекольному полю, валяя среди ботвы, затем городские, объединившись в батальоны, проделали тоже самое с местными.
Искусство, короче, требовало жертв.<...>
Жизнь моя протекала в советском Ленинграде в состояние полной социальной свободы. От армии имелось освобождение. Учиться я перевелся на заочное отделение, там не было военной кафедры - то есть длину своей хипповой прически я регулировал сам. Получив весной 1970-го серьезную травму колена, я волею обстоятельств освободился не только от олимпийской карьеры, но и от тяжелого физического труда на стадионе. Семьи я еще не завел, а значит жил без мучительных бытовых тягот.
К лету 71-года рок-банда «Санкт-Петербург», в которой я занимал позицию фронт-мэна, добилась максимальной популярности.<...>
После окончания Университета в 74-м мне пришлось послужить год в армии. В силу спортивного мастерства я жил дома, тренировался и прыгал в высоту с разбега за спортклуб противовоздушной обороны. Чтобы как-то свести концы с концами, мы с Никитой Лызловым решили восстановить рок-группу, которая от излишнего молодежного максимализма умудрилась развалиться. Помню, Никита договорился выступить за деньги в общаге кораблестроительного института в Автово. Банда предполагала выйти на сцену в обновленном составе. И я совсем забыл, кто играл тогда на басе. Этот басист полез в трансформаторную налаживать электричество. Парня ударило током в 380 вольт, рука, можно сказать, обгорела. Парень замотал руку бинтом и мы все-таки в общаге выступили. Кроме студентов, нас пришел послушать и «Аквариум» в полном составе. Сыграли мы так себе. Борис подошел и сказал:
- Как-то вы сегодня не очень.
- Да, вот, - показал я на забинтованного басиста. - В человека фактически молния попала.<...>
В кафе «Сайгон» я познакомился с разными театролюбами. Толя Гуницкий свел меня с Сергеем Берзиным. Тот был человеком эмоциональным, остроумным, начитанным. Ему вдруг захотелось стать режиссером. Он носился с текстом Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Левингстон». Эту иносказательную повесть, опубликованную в «иностранке» прочитали все, и она стала, как теперь говорят, культовой в студенческой среде, вдохновляющей на хипповые дзэн-подвиги. А Сергей Берзин увидел в ней рок-оперу. Я на половину этнический прибалт. И не просто прибалт, а латгалец. По отцовской линии мои предки жили в диких лесах, у речек и озер. Были они трудолюбивы, прямодушны и наивны. Постоянные страстные кофейные монологи Сергея я принял за чистую монету. Мы встречались в Сайгоне, затем переходили из одной мороженицы в другую, выпивали сухое вино. Сергея обычно слушало несколько человек. Скоро я уехал на спортивный сбор к Черному морю. Я очень опасался конкурентов, боясь по возвращению застать Сергея с уже готовой рок-оперой. Первая половина дня уходила на тренировку, вторая проходила в поэтических грезах. В итоге я вернулся в Ленинград с почти готовым либретто. Но Берзин уже, как говорят спортсмены, перегорел, сетовал – никто, мол, его не поддерживает, ничего не получится. Осталось только передать ему отпечатанные на машинке листки, и мы тут же несостоявшуюся оперу весело отпраздновали.
(Рок-н-ролл продолжается и по сей день!)
Кажется, это шел уже 76-й год. Тогда же Берзин познакомил меня с Витей Резниковым. Он тоже активно занимался спортом – играл в футбол и хоккей. А еще он сочинял очень мелодичные песни, сыграл мне несколько на пианино. Я предложил ему либретто про «Чайку» и мы стали встречаться. Несколько композиций он набросал в течение недели. А тем временем Сергей Берзин от своего режиссерства отказался окончательно. И, вроде как, мои тексты оказались без дела. Но с Виктором мы созванивались. Однажды при встрече он говорит:
- Я пишу песню для Аллы Пугачевой. Хочешь слова сочинить?
Пугачева тогда была фигурой уважаемой.
- А про что надо? - спрашиваю.
- Надо про женскую тоску, - отвечает Резников.
Получалось не творчество, а комедия. Помню, бегаю по дорожке стадиона, тягаю штангу и все сочиняю, сочиняю. Руки-ноги устали, болят, сил нет. А в голове женская тоска. Какие-то слова бормочу про дождь, про картину и свечи, кто-то ушел и не пришел... Ничего и из этой затеи не получилось. Я решил, что у меня и своей тоски невпроворот, и пытаться перевоплощаться в Пугачеву отказался. Тем более, Витя на встречи в Москву с заказчицей меня не брал.
(80-е)
В 76-м прославленной бит-группе «Аргонавты» исполнялось десять лет. Для тех времен юбилей нешуточный. «Аргонавты» играли, в основном, западные песни, а тут, вдруг, решил разродиться рок-оперой собственного сочинения. После знаменитого «Иисуса Христа – суперзвезды» многих и у нас потянуло на фундаментальное творчество. Старый хипповый товарищ и барабанщик «Аргонавтов» Володя Калинин позвал меня в гости, а когда я приехал к нему куда-то на Гражданку, протянул страницы с машинописными поэтическими строчками.
- Посмотри, - сказал Владимир, - Может, что-то посоветуешь. Это наш новый гитарист и певец сочинил. Опера так и будет называться – «Аргонавты».
Я пробежал глазами строчки.
- И как тебе? – поинтересовался Калинин.
- Вроде, нормально. Только фамилия у автора странная – Розенбаум.
В определенном смысле, богемно-артистическая жизнь била в советском Ленинграде ключом. Но богема — это понятие условное. Что-то вроде отстойника или спецраспределителя. Из нее кто-то пробивался в официоз и начинал вращаться в иных социальных плоскостях, а кто-то просто пропадал. История искусства – это огромное кладбище нереализованных ожиданий.<...>
Спорт в ленинградском прошлом был важной частью бытовой жизни. За футбольный «Зенит» и тогда болел весь город. Но поскольку телевидение в 50 - 70 годы минувшего века не имело еще технических ресурсов для перехода в тотальное наступление на человечество, то для конкретного проявления своих симпатий народу приходилось ездить на стадион имени Кирова в Приморский парк. Сейчас туда легко довезет метро. А тогда на футбол приходилось ездить в битком заполненных трамваях. Несколько раз меня отец брал с собой, а после перестал – слишком сложно. Спортом в городе занимались все школьники, взрослые зимой почти поголовно катались на лыжах – всякое крупное предприятие имело лыжную базу, расположенную обычно на территории ведомственного летнего пионерского лагеря.
Занятия спортом лично на мою жизнь повлияли принципиально. Расскажу я сегодня кое-что про своего учителя, великому спортивного педагога Виктора Ильича Алексеева. Я его уже вспоминал, но не представил должным образом. Начнем, короче, с легкой атлетики, а закончим карате!
И так Виктор Алексеев. Родился в 1914 году. Ушел из жизни в 1977-м.
Шестикратный чемпион СССР в метании копья и метании гранаты В 1936 году создал детскую спортивную школу. Ученики Школы установили более 50 мировых рекордов. Со всех послевоенных Олимпиад его воспитанники привозили в Ленинград золотые, серебряные и бронзовые медали.
(В. И. Алексеев, источник фото - http://spb-tombs-walkeru.narod.ru/bgs/alexeev.htm)
Алексеев первым в стране получил звание «Заслуженного тренера СССР». Награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов и «Знаком Почета». Алексеев также первым из тренеров получил золотую медаль Крупской от Академии педагогических наук СССР.
Похоронен тренер на Богословском кладбище в Санкт-Петербурге.
Многие годы я был его учеником. Здесь не место вспоминать особенности его тренерской работы – все-таки это не научное сочинение, а развлекательное. В данном контексте уместны бытовые истории, своеобразные байки из жизни великого человека.
Сам Виктор Ильич очень любил рассказывать дидактические истории. Он много поездил в своей жизни, но особенно Алексеева поразил и даже восхитил Китай. Европейским, пусть и русским умом этого было не понять. Советская спортивная делегация оказалась в Китае перед “Великим скачком” во времена тотальной, воистину всенародной гимнастической подготовки тамошних граждан. Однажды делегация ехала в поезде и в определенный час все пассажиры плюс проводники, даже старики и старушки, начали делать гимнастику. Серьезно, добросовестно и с душевной отдачей. Поезд ехал степью. Алексеев увидел, как стрелочник возле одинокой фанерной будки наклоняется и приседает, не глядя на проносящийся поезд.
В Пекине советскую делегацию разместили в гостинице при стадионе, а в один из дней Алексеева попросили провести показательную тренировку с китайскими спортсменами. Алексеев провел с удовольствием. В конце тренировки он показал двум жилистым рослым китайцам имитационные упражнения для метания копья, упражнения на технику, когда само копье заменяет покрышка от волейбольного мяча. Алексеев ушел со стадиона, делегацию отвезли на радио, еще куда-то, они вернулись поздно. Проходя через стадион, он увидел тех двух китайцев, продолжавших делать упражнения и чуть живых от усталости. “Уходя, - пояснил мне Алексеев, - я не сказал сколько делать, и они умерли б, наверное, но не остановились бы без приказа.”
Изумительный случай произошел с другим членом делегации, молотобойцем Кривоносовым. После показательных выступлений, вызвавших восторг у зрителей, у молотобойца спросили - нравится ли ему стадион? Тот сказал, что нравится - только под Киевом лучше, зелень такая сочная, глаза, глядя на траву, отдыхают. Китайские товарищи понимающе кивнули. На следующий день площадка для метания, сто на пятьдесят метров, была выложена дерном - так пожелал русский товарищ. Всего-то несколько сотен человек бросили резать, везти, укладывать дерн!
Как-то в начале 70-х Виктор Ильич вызвал к себе в кабинет своего ученика тренера Жору Узлова, тоже заслуженного специалиста, и спросил:
- Ты знаешь, что такое камерная музыка?
- Знаю, - ответил Узлов. Школьника Жору во время войны угнали на работу немцы. В Германии он тяжело трудился, а в короткие паузы умудрился научиться играть на аккордеоне.
- Подготовь мне, пожалуйста, материалы. Кто играет, на чем, что и зачем?
Жора исполнил просьбу, а через неделю читает в газете “Советский спорт” интервью с Виктором Ильичом. В нем на вопрос о хобби великий тренер отвечает: ” Люблю камерную музыку.”
Виктор Ильич искал талантливую молодежь по всей стране. В Хакассии, сообщила газета, на спортивно-религиозном празднике юноша метнул дротик дальше ста метров. Послали специалиста посмотреть на талант. Выяснилось - метали дротик с горы. А однажды пришло письмо из провинции. Некая девушка сообщала результаты в метании полена и малого полена, кирпича и полкирпича...
Жена Алексеева финка Хильда Оскаровна вызвала как-то того же Узлова и говорит: «Виктор Ильич потерял покой. Он сейчас на стадионе топор метает! Больше двадцати пяти метров не получается! Вот тебе деньги и командировка, сегодня же вылетай в Салехард и разберись. Там местный учитель физкультуры метнул топор на сто шестьдесят метров!» Долетел Узлов до Салехарда. Нашел учителя. При Узлове тамошний учитель метнул топор на сто сорок пять метров! Только топор такой легкий, плоский. Вращается и планирует, как бумеранг аборигенов.
Как-то в семидесятые я зашел в кабинет к Алексееву. Входит Семен Максович, воспитанник еще первой довоенной группы, и говорит: «Нам не дали икры. Говорят, всю забрала футбольная команда «Зенит». Надо напомнить слушателям исторический факт – советская страна разносолами не баловалась. Даже в таком культурно-промышленном, как Ленинград, случались перебои с продовольствием. Алексеев тут же набирает номер председателя Горисполкома. У того совещание. Алексеев почти кричит в трубку секретарю: «Пусть перезвонит, как можно быстрее!» Через несколько минут городской начальник перезванивает… Алексеев в трубку: «Нам не нужна ваша черная икра. Не нужна красная. Жрите! Нам нужна баклажанная! В ней много калия – без калия спортсмены не могут метать копье, ядро и диск! Что это за футбольный клуб «Зенит»?! Болтается внизу турнирной таблицы! Разберитесь, в конце-то концов!» …На плечах Алексеева лежало все. На всякую ерунду приходилось тратить нервную энергию именно ему...
(В. И. Алексеев, источник фото - http://www.smsport.ru/exposition/press/tpressphoto.htm)
Моя олимпийская карьера прервалась весной 70-го в Сочи, надорвал связку, через месяц повредил еще раз. Но еще много лет я выступал на мастерском уровне, совмещая спорт с рок-н-роллом. Хотя Алексеев понимал мою бесперспективность в олимпийском плане, он продолжал тратить на меня свое драгоценное время и здоровье. Для большей увлекательности повествования вспомню, как в двадцать шесть лет я стал уродом. Уродом физическим, а не моральным. В конце марта на Зимнем стадионе проходят соревнования на призы финского президента Урхо Кекконена. Это уже я оказался в середине 70-х. Надо сказать, этот, расположенный в центре города напротив Дома радио бывший гвардейский манеж пользовался у горожан успехом. Трибуны всегда заполнялись даже на рядовых соревнованиях. В тот вечер мне повезло - прыжковую яму установили очень неудобно, а мне от этого неудобства, наоборот, хорошо. У моего главного конкурента Вити Кащеева результат в сезоне выше 2 м 20 сантиметров. Мне его не одолеть. Но в плохих условиях можно постараться. К 2-10 мы остаемся в прыжковом секторе одни. Остальные уже закончили соревнования… Я разбегаюсь, лечу, ныряю за планку. Планка не шелохнулась. Только дикая боль взорвалась под ребрами! Выползаю на карачках, думаю:«Дернул межреберные мышцы! Черт!» И Кащеев берет 2-10. Ставят 2-12. Ковыляю к началу разбега, держась за левый бок. Разбегаюсь, отталкиваюсь, как могу, и... теряю сознание от болевого шока. И так вот, в бессознательном, перелетаю 2-12. А Кащеев не берет. Победа за мной. Почти ползу домой, лежу две недели с горячей болью в боку. Становится легче, отправляюсь к врачу, и врач ставит диагноз:
- У вас перелом. Был! Но теперь заросло. Образовалась костная мозоль.
Если меня пощупать, то в боку легко обнаружится костная аномалия.
Когда перелетаешь планку «перекидным» брумелевским способом, то правая рука тянется вдоль маховой ноги, а левая уходит вдоль бока или прижимается к ребрам. Я умудрился попасть себе в ребро локтем и сломать его! И все это в безопорной фазе, в полете. Мысленно я уже внес себя в Книгу рекордов Гиннеса.
При мне в начале 70-х началась эпоха допинга. Принимали всякие препараты, стимулирующие возможности организма и раньше, но именно в 70-е употребления допинга стало массовым явлением. Назовем, к примеру, ритоболил - запрещенный анаболический стероид. В семидесятые годы ритоболил поступал из Венгрии. Одна ампула стоила три рубля. Предназначались ампулы больным, перенесшим тяжелые операции. Ослабленным людям, одним словом.
Здоровенные парни, лучшие тела нации, штангисты и метатели, бегуны и прыгуны скупали ритоболил на корню. В больших городах его уже было не найти. Приезжает, допустим, команда в провинцию - сразу все метатели отправляются по аптекам за ритоболилом. Я и сам хотел вмазаться. И никакие б олимпийские идеалы меня не остановили. Десять уколов всего, по уколу в день, то в левую ягодицу, то в правую. Атлет или атлетка начинают после уколов рыть землю, словно озверевший конь или кобыла. А еще пользовались популярностью таблетки метандринестеналона – в любой аптеке банка таблеток за копейки. У меня уже олимпийских шансов никаких в спорте нет, но я готов совершить удар по организму лишь для того, чтобы закончить карьеру с результатом на несколько сантиметров выше. Не 2 метра 15 сантиметров, а, допустим, 2-21. Недаром Лесгафт, чьим именем назван в нашем городе знаменитый Институт физкультуры, приравнивал спорт к азартным играм, наркомании и почему-то проституции.
Кстати, алкоголь - это тоже допинг. Хорошо выступать на соревнованиях после небольшого возлияния накануне. Имею положительный опыт.
С ритоболилом же у меня в жизни романа так и не состоялось. А жаль.
Понятное дело, я лишь обозначил тему. Но я счастлив, что у появилась возможность хотя бы вспомнить Виктора Ильича.
…Если говорить серьезно, то фигура Алексеева – часть национальной истории, которой мы имеем право гордиться. На Олимпиаде в Риме в 1960-м году Школу Алексеева представляло девять человек. Они принесли сборной Советского Союза 22 очка в неофициальном зачете. Если б Алексеев выставил личную команду, то обошел бы команды Италии, Венгрии, Швеции, Франции и Финляндии. А через четыре года в Токио алексеевцы выступили еще лучше. Назову лишь нескольких Алексеевских воспитанников – Галина Зыбина, Тамара Тышкивич, сестры Пресс, Анатолий Михайлов, Владимир Трусенев, Александр Барышников. И сотни, даже тысячи молодых людей, хотя и не ставших великими атлетами, но получившими закалку на всю жизнь.
(Великий Тренер, источник фото - http://www.smsport.ru/exposition/press/tpressphoto.htm)
За спортивные достижения Школе Алексеева государство построило крытый манеж на Светлановском проспекте напротив Сосновского парка. Он там очень хорошо виден в низинке. После ухода тренера его ученики, многие из которых тоже стали выдающимися специалистами, продолжили дело. Знаменитый боксер, а ныне депутат Госдумы Николай Валуев начинал, кстати говоря, в Школе. В Школе несколько лет тренировался и заслуженный актер Константин Райкин. Последнего я хорошо помню.
Школы уже не существует. Слава богу, что стадион уцелел, а не превратился в какой-нибудь торговый центр.<...>
Считаю уместным закончить главу словами ленинградского тренера Виктора Алексеева: «Хотим мы или не хотим, но мы бессознательно гордимся людьми, совершенными в движениях, и видим в них себя…»<...>
Заканчивались 70-е. Закончилась моя спортивная карьера. Ближе к Московской Олимпиаде в магазинах стали продавать «Пепси-колу» и американские сигареты. Сколько стоило «Пепси» я не помню, но «Мальборо», «Салем» и «Кэмел» стоили по рублю за пачку. Этот никотиновый яд производили в Финляндии. Появился завод «Мальборо» и в городе Кишиневе, но молдавские сигареты этой марки особо не котировались.
В 1977 году вышло постановление ЦК КПСС «О работе с творческой молодежью». Как это повлияет на судьбу моего поколения, я еще не знал».
Комментарии
Отправить комментарий